Октябрьская поэма

Заявляя, что времена «эпосов» и «эпопей» кончились, автор утверяедает новый стиль:

Телеграммой

лети,

строфа!

Воспаленной губой припади

и попей

из реки

распнем

карандаш на листе, чтобы шелест страниц,

как шелест знамен,

надо лбами

годов шелестел.

Поэт рассказывает, что февральская революция не осуществила надежд народа на окончание войны, на то, что дадут наконец землю; вместо этого «на шее кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки…». Власть «к богатым рыло воротит», народ не хочет ей подчиняться и отдает большевикам «гроши, и силы, и голоса». По деревням идет слух, что «есть за мужиков какие-то “большаки”».

В построенном Растрелли царском дворце в царицы- ной кровати «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). «Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч». Он опьянен своею славой - «пьяней, чем сорокаградусной». Когда Керенский проезжает по Невскому, «и дамы, и дети-пузанчики кидают цветы и розанчики». Он сам себя назначает «то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром», подмахивает подписи «достойно и старательно». На доклад о Ленине и большевиках реагирует так: «Арестуйте и выловите!» Керенский хочет договориться с Корниловым, с английским королем Георгом. Портрет Керенского рисуют и Бродский, и Репин.

Поздний вечер. Петербург. В гротесковой форме описывается разговор престарелой мадам Кусковой и утешающей ее «усастой няни» П. Н. Милюкова. Это пародия разговора Татьяны и няни из «Евгения Онегина ». Кускова жалуется, что ей душно, просит «няню» посидеть, поговорить о том, кого следует посадить на престол. Милюков обещает дать народу «свобод и конституций». Кускова признается: «Я не больна. Я… знаешь, няня… влюблена…», влюблена она в «Сашу, душку…» (Керенского). Милюков, радуясь, отвечает: «При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».

Беседа «аксельбантами увешанных до пупов» адъютанта и штабс-капитана Попова. Спорят о власти. Попов жалуется, что «Россию жиды продают жидам и кадровое офицерство уже под жидами». Адъютант отвечает, что он, вообще-то, не за монархию, но для социализма нужен базис: вначале следует ввести демократию, потом парламент: «Культура нужна, а мы - Азия-с…», а тех, кто ездит в «пломбированном вагоне», надо повесить. Адъютант считает, что Россия больна. В дальнейшем разговоре упоминаются казачество кубанское, Днепр, Дон, генерал Каледин, «бесштанный Лёвка». А в это время «в конце у Лиговки» из подвалов «подымались другие слова». Некий товарищ из «военной бюры» раздает оружие, боеприпасы. Это большевики готовятся к решительным действиям. Решают, что завтра следует выступать; «Ну, не сдобровать им! Быть Керёнскому биту и ободрану!»

Октябрь. Едут «авто и трамы, обычные рельсы выз- меив», по Неве плывут кронштадтцы. «Бывшие» улепетывают в ужасе. Зимний в кольце. «А в Смольном, в думах о битве и войске, Ильич гримированный мечет шажки, да перед картой Антонов с Подвойским втыкают в места атак флажки». Редеют ряды защитников Зимнего. «А Керенский - спрятался, попробуй вымань его!» Атака предваряется залпом «Авроры». «Вбегает юнкер: «Драться глупо!» Тринадцать визгов: сдаваться! Сдаваться! А в двери - бушлаты, шинели, тулупы… И в эту тишину раскатившийся всласть бас, окрепший, над реями рея: “Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время”». В Смольном победившие пролетарии вместо «И это будет…» поют «Это есть наш последний…». Попрежнему ездят трамваи, авто, но «уже - при социализме».

Петербургская темень, пустые набережные, среди всего этого стоит «виденьем кита туша Авророва». Кое-где видны костры. У костра автор встречает Александра Блока. На вопрос автора, что он думает о происходящем, Блок отвечает: «Очень хорошо». «Кругом тонула Россия Блока… Незнакомки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». Народ идет «за хлебом, за миром, за волей». «Бери у буржуев завод! Бери у помещика поле! Братайся, дерущийся взвод!» Пролетарии экспроприируют имущество «буржуев»: «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами! Тащь в хату пианино, граммофон с часами!»

Этот вихрь,

от мысли до курка, и постройку,

и пожара дым прибирала партия

к рукам,

направляла,

строила в ряды.

Зима. Коммунисты, несмотря на холод, грузят дрова на субботнике.

В наши вагоны,

на наш ем пути, наши

грузим

дрова.

Можно

уйти

часа в два,

но мы -

уйдем поздно.

Нашим товарищам

наши дрова нужны: товарищи мерзнут.

Социализм:

свободный труд

свободно

собравшихся людей.

Капиталисты не понимают, «что это за нация такая “социалистичья”» и что это за «социалистическое отечество», какие такие «фрукты-апельсины» растут в большевистском раю. Они интересуются: «За что вы идете, если велят - “воюй”?» Указывают на многочисленные трудности. Поэт отвечает:

Слушайте,

национальный трутень, - день наш

тем и хорош, что труден.

Эта песня

песней будет наших бед,

побед,

буден.

Интервенция. Плывут «из Марселя, из Дувра… к Архангельску». «С песней, с виски, сыты по-свински». Капиталисты грабят, «чужими руками жар гребя». С севера идет адмирал Колчак, в Крыму, на Перекопе, засел Врангель. Полковники «любят поговорить на обеде», как храбро они сражаются с большевиками, один из них рассказывает о том, как на него навалился «десяток чудовищ большевистских», а он «раз - одного, другого - ррраз» и, кстати, заодно, «как денди», девушку спас. Большевики в кольце. «Москва - островком, и мы на островке. Мы - голодные, мы - нищие, с Лениным в башке и с наганом в руке».

Спекулянты «обнимут, зацелуют, убьют за руп». Секретарши «топают валенками», «за хлебными карточками стоят лесорубы», все понимают, что главное - отбить белых. Мимо проходит «незаменимый» работник. Он идет за пайком: «правление выдало урюк и повидло». Ученым тоже несладко, так как «им фосфор нужен, масло на блюдце». «Но, как назло, есть революция, а нету масла». Луначарский выдает людям, полезным делу революции, мандаты на сахар, жир, березовые дрова, «посуше поленья… и шубу широкого потреб л енья».

Автор мерзнет в комнате с Лилей и Осей (Брики) и с собакой Щеником. Потом одевается и идет с салазками на Ярославский вокзал. «Забрал забор разломанный», привез домой, развел огонь. Автор вспоминает теплые страны.

Но только

в этой зиме

понятной

стала

теплота

Любовей, дружб

и семей.

Лишь лежа

в такую вот гололедь,

зубами

вместе

проляскав -

поймешь:

нельзя

на людей жалеть

Снова воспоминания о «не очень сытеньких, не очень голодненьких» временах, о любимой.

Не домой,

не на суп, а к любимой

в гости две морковинки несу

за зеленый хвостик.

много дарил

конфект да букетов,

но больше

всех дорогих даров

я помню

морковь драгоценную эту

и пол полена

березовых дров.

Автор вспоминает, как питался кониной, как делился с младшей сестрой Олей солью. За стенкой сосед говорит жене: «Иди, жена, продай пиджак, купи пшена». А «за тучей берегом лежит Америка. Лежала, лакала кофе, какао». Но поэт повторяет: «Я землю эту люблю… Землю, с которой вдвоем голодал, - нельзя никогда забыть».

Стоят в заносах локомотивы. Люди расчищают лопатами снег. Пятеро обморозились, но локомотив пошел. Ходят слухи, что Деникин подходит «к сДмой, к тульской, к пороховой сердцевине». Красные эскадроны нагоняют Мамонтова. Поэт вспоминает о покушении Каплан на Ленина.

«Миллионный класс вставал за Ильича», «хоронились обыватели за кухни, за пеленки». Автор говорит:

Я видел

места, где инжир с айвой росли

без труда

у рта моего, - к таким относишься иначе.

Но землю, которую

завоевал и полуживую

вынянчил, где с пулей встань,

с винтовкой ложись,

где каплей

льешься с массами, - с такою землею

пойдешь

на жизнь,

на труд,

на праздник

и на смерть!

Врангель бежит из Крыма. Бегут «добровольцы» (солдаты добровольческой армии), бежит «чистая публика и солдатня». Вся эта публика забыла приличия: «бьет мужчина даму в морду, солдат полковника сбивает с мостков». «Вчерашние русские» бегут за границу. Уходят и интервенты. В Крым входят красные с песней «И с нами Ворошилов, первый красный офицер». После победы все вспомнили - «недопахано, недожато у кого, у кого доменные топки да збри. И пошли, отирая пот рукавом, расставив на вышках дозоры».

Я с теми,

кто вышел

строить

и месть

в сплошной лихорадке

буден.

Отечество

славлю,

которое есть,

но трижды -

которое будет.

планов наших

люблю громадьё,

размаха

шаги саженьи.

Я радуюсь

маршу,

которым идем

в работу

как весну человечества, рожденную

в трудах и в бою,

мое отечество, республику мою!

Поэт вспоминает тех, кто отдал жизнь за дело революции - Красина, Войкова, Дзержинского.

Поэту «чудится», что их мучит «тревоги отрава»:

Скажите -

вы здесь?

Скажите -

не сдали?

Идут ли вперед?

Не стоят ли?

Скажите.

Достроит

коммуну

из света и стали

республики

вашей

сегодняшний житель?

«Тише, товарищи, спите… - успокаивает их поэт. - Ваша подросток-страна с каждой весной ослепительней, крепнет, сильна и стройна». «Великие тени» спрашивают, не тянет ли россиян «всевластная тина», не свила ли «чиновность в мозгах паутину». «Спите, товарищи, тише… - отвечает поэт. - Кто ваш покой отберет? Встанем, штыки ощетинивши, с первым приказом: “Вперед!”»

земной шар чуть не весь

обошел, -

и жизнь

хороша, и жить

хорошо.

А в нашей буче,

боевой, кипучей, -

И того лучше.

Вьется

улица-змея.

Дома

вдоль змеи.

Улица - моя.

Дома - мои.

Вновь открыты магазины, продаются продукты, «сыры не засижены», снижаются цены, «стала оперяться… кооперация».

фамилия

Радуюсь я -

это мой труд

вливается

в труд

моей республики.

Поэт осознает свою причастность ко всему происходящему вокруг, он полновластный хозяин страны, как и каждый ее гражданин. Автор наделяет эпитетом «мой» и депутатов, и чиновников, едущих на заседание, и милицию, которая его бережет, и летчиков, и военных, которые всегда готовы дать отпор врагу.

Жизнь прекрасна и

удивительна.

Лет до ста

расти

без старости.

Год от года

расти нашей бодрости.

Славьте,

молот

и стих, землю молодости!

Владимир Маяковский
"Хорошо!"
Поэма
Октябрьская поэма.
1 Время
вещь необычайно длинная,были времена прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей. Телеграммой лети,
строфа! Воспаленной губой припади и попей из реки
по имени - "Факт". Это время гудит телеграфной струной, это
сердце с правдой вдвоем. Это было с бойцами, или страной, или
в сердце
было
в моем. Я хожу,
чтобы, с этою
книгой побыв, из квартирного
мирка шел опять
на плечах
пулеметной пальбы, как штыком,
строкой
просверкав. Чтоб из книги,
через радость глаз, от свидетеля счастливого,в мускулы усталые лилась строящая и бунтующая сила. Этот день воспевать никого не наймем. Мы распнем карандаш на листе, чтобы шелест страниц, как шелест знамен, надо лбами годов шелестел.
2
"Кончайте войну! Довольно! Будет! В этом голодном году невмоготу. Врали:
"народа свобода,
вперед,
эпоха, заря..."и зря. Где
земля,
и где
закон,
чтобы землю
выдать
к лету? Нету! Что же
дают за февраль, за работу, за то, что с фронтов не бежишь? Шиш. На шее
кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки... Мать их за ноги! Власть
к богатым рыло воротит чего подчиняться ей?!. Бей!!" То громом, то шепотом этот ропот сползал
из Керенской тюрьмы-решета. в деревни шел по травам и тропам, в заводах сталью зубов скрежетал. Чужие
партии бросали швырком. - На что им сбор болтунов дался?! И отдавали большевикам гроши,
и силы, и голоса. До самой мужичьей земляной башки докатывалась слава, лилась и слыла, что есть за мужиков какие-то "большаки" - у-у-у!
Сила!
3 Царям
дворец
построил Растрелли. Цари рождались, жили, старели. Дворец
не думал о вертлявом постреле, не гадал, что в кровати, царицам вверенной, раскинется какой-то присяжный поверенный. От орлов, от власти, одеял и кружевца голова
просяжного поверенного кружится. Забывши
и классы и партии, идет
на дежурную речь. Глаза
у него бонапартьи и цвета
защитного френч. Слова и слова. Огнесловая лава. Болтает
сорокой радостной. Он сам
опьянен своею славой пьяней,
чем сорокаградусной. Слушайте, пока не устанете, как щебечет иной адъютантик: "Такие случаи были он едет
в автомобиле. Узнавши,
кто и который, толпа
распрягла моторы! Взамен
лошадиной силы сама
на руках носила!" В аплодисментном плеске премьер
проплывет над Невским. и дамы,
и дети-пузанчики кидают
цветы и розанчики. Если ж
с безработы загрустится, сам
себя
уверенно и быстро назначает
то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром. И вновь
возвращается, сказанув, ворочать дела и вертеть казну. Подмахивает подписи достойно и старательно. "Аграрные? Беспорядки?
Ряд? Пошлите,
этот,
как его,
карательный отряд! Ленин?
Большевики?
Арестуйте и выловите! Что?
Не дают?
Не слышу без очков. Кстати...
об его превосходительстве...
Корнилове... Нельзя ли
сговориться
сюда
казачков?!. Их величество?
Знаю.
Ну да!.. И руку жал.
Какая ерунда! Императора?
На воду?
И черную корку? При чем тут Совет?
Приказываю
туда, в Лондон,
к королю Георгу". Пришит к истории,
пронумерован
и скреплен, и его
рисуют
и Бродский и Репин.
4
Петербургские окна.
Синё и темно. Город
сном
и покоем скован. НО не спит
мадам Кускова. Любовь
и страсть вернулись к старушке. Кровать
и мечты
розоватит восток. Ее волос
пожелтелые стружки причудливо
склеил
слезливый восторг. С чего это
девушка
сохнет и вянет? Молчит...
но чувство,
видать, велико. Ее утешает
усатая няня, видавшая виды,
Пе Эн Милюков. "Не спится, няня...
Здесь так душно... Открой окно
да сядь ко мне". - Кускова,
что с тобой?
"Мне скушно... Поговорим о старине".
- О чем, Кускова?
Я,
бывало, хранила
в памяти
немало старинных былей,
небылиц и про царей
и про цариц. И я б,
с моим умишком хилым,короновала б
Михаила. чем брать
династию
чужую... Да ты
не слушаешь меня?!"Ах, няня, няня,
я тоскую. Мне тошно, милая моя. Я плакать,
я рыдать готова..." - Господь помилуй
и спаси... Чего ты хочешь?
Попроси. Чтобы тебе
на нас
не дуться, дадим свобод
и конституций... Дай
окроплю
речей водою горящий бунт...
"Я не больна. Я...
знаешь, няня...
влюблена..." - Дитя мое,
господь с тобою!И Милюков
ее
с мольбой крестил
профессорской рукой. - Оставь, Кускова,
в наши лета любить
задаром
смысла нету."Я влюблена".
шептала
снова в ушко
профессору
она. - Сердечный друг,
ты нездорова."Оставь меня,
я влюблена". - Кускова,
нервы,
полечись ты..."Ах няня,
он такой речистый... Ах, няня-няня!
няня!
Ах! Его же ж
носят на руках А как поет он
про свободу... Я с ним хочу,
не с ним,
так в воду". Старушка
тычется в подушку, и только слышно:
" Саша!
Душка!" Смахнувши
слезы
рукавом, взревел усатый нянь:
-В кого? Да говори ты нараспашку!"В Керенского..."
-В какого?
В Сашку?И от признания
такого лицо
расплылось
Милюкова. От счастия
профессор ожил: - Ну, это что ж
одно и то же! При Николае
и при Саше мы сохраним доходы наши.Быть может,
на брегах Невы подобных
дам
видали вы?
5
Звякая
шпорами
довоенной выковки, аксельбантами
увешанные до пупов, говорили
адъютант
(в "Селекте" на Лиговке) и штанс-капитан
Попов. "Господин адъютант,
не возражайте,
не дам,скажите,
чего еще
поджидаем мы? Россию
жиды
продают жидам, и кадровое
офицерство
уже под жидами! Вы, конешно,
профессор,
либерал, но казачество,
пожалуйста,
оставьте в покое. Например,
мое положенье беря, это...
черт его знает, что это такое! Сегодня с денщиком:
ору ему
-эй, наваксь
щиблетину,
чтоб видеть рыло в ней!И конешно
к матушке,
а он м е н я
к м о е й, к матушке,
к свет
к Елизавете Кирилловне!" "Нет,
я не за монархию
с коронами,
с орлами, НО для социализма
нужен базис. Сначала демократия,
потом
парламент. Культура нужна.
А мы
Азия-с! Я даже
социалист.
Но не граблю,
не жгу. Разве можно сразу?
Конешно, нет! Постепенно,
понемногу,
по вершочку,
по шажку, сегодня,
завтра,
через двадцать лет. А эти?
От Вильгельма кресты да ленты. В Берлине
выходили
с билетом перронным. Деньги
штаба
шпионы и агенты. В Кресты бы
тех,
кто ездит в пломбированном!" "С этим согласен,
это конешно, этой сволочи
мало повешено". "Ленина,
который
смуту сеет, председателем,
што ли,
совета министров? Что ты?!
Рехнулась, старушка Рассея? Касторки прими!
Поправьсь!
Выздоровь! Офицерам
Суворова,
Голенищева-Кутузова благодаря
политикам ловким быть
под началом
Бронштейна бескартузого, какого-то
бесштанного
Лёвки?! Дудки!
С казачеством
шутки плохиповыпускаем
им
потроха..." И все адъютант
-ха да хиПопов
-хи да ха."Будьте дважды прокляты
и трижды поколейте! Господин адъютант,
позвольте ухо: их...ревосходительство
...ерал Каледин, с Дону,
с плеточкой,
извольте понюхать! Его превосходительство...
Да разве он один?! Казачество кубанское,
Днепр,
Дон..." И все стаканами
дон и динь, и шпорами
динь и дон. Капитан
упился, как сова. Челядь
чайники
бесшумно подавала. А в конце у Лиговки
другие слова подымались
из подвалов. "Я,
товарищи,
из военной бюры. Кончили заседание
тока-тока. Вот тебе,
к маузеру,
двести бери, а это
сто патронов
к винтовкам. Пока соглашатели
замазывали рты, подходит
казатчина
и самокатчина. Приказано
питерцам
идти на фронты, а сюда
направляют
с Гатчины. Вам,
которые
с Выборгской стороны, вам
заходить
с моста Литейного. В сумерках,
тоньше
дискантовой струны, не галдеть
и не делать
заведенья питейного. Я за Лашевичем
беру телефон,не задушим,
так нас задушат. Или
возьму телефон,
или вон из тела
пролетарскую душу. С а м
приехал,
в пальтишке рваном,ходит,
никем не опознан. Сегодня,
говорит,
подыматься рано. А послезавтра
поздно. Завтра, значит.
Ну, не сдобровать им! Быть
Керенскому
биту и ободрану! Уж мы
подымем
с царёвой кровати эту
самую
Александру Федоровну".
6
Дул,
как всегда,
октябрь
ветрами как дуют
при капитализме. За Троицкий
дули
авто и трамы, обычные
рельсы
вызмеив. Под мостом
Нева-река, по Неве
плывут кронштадтцы... От винтовок говорка скоро
Зимнему шататься. В бешеном автомобиле,
покрышки сбивши, тихий,
вроде
упакованной трубы, за Гатчину,
забившись,
улепетывал бывший"В рог,
в бараний!
Взбунтовавшиеся рабы!.." Видят
редких звезд глаза, окружая
Зимний
в кольца, по Мильонной
из казарм надвигаются кексгольмцы. А в Смольном,
в думах
о битве и войске, Ильич
гримированный
мечет шажки, да перед картой
Антонов с Подвойским втыкают
в места атак
флажки. Лучше
власть
добром оставь, никуда
тебе
не деться! Ото всех
идут
застав к Зимнему
красногвардейцы. Отряды рабочих,
матросов,
голидошли,
штыком домерцав, как будто
руки
сошлись на горле, холёном
горле
дворца. Две тени встало.
Огромных и шатких. Сдвинулись.
Лоб о лоб. И двор
дворцовый
руками решетки стиснул
торс
толп. Качались
две
огромных тени от ветра
и пуль скоростей,да пулеметы,
будто
хрустенье ломаемых костей. Серчают стоящие павловцы. "В политику...
начали...
баловаться... Куда
против нас
бочкаревским дурам?! Приказывали б
на штурм". Но тень
боролась,
спутав лапы,и лап
никто
не разнимал и не рвал. Не выдержав
молчания,
сдавался слабыйуходил
от испуга,
от нерва. Первым,
боязнью одолен, снялся
бабий батальон. Ушли с батарей
к одиннадцати михайловцы или константиновцы... А Керенский
спрятался,
попробуй
вымань его! Задумывалась
казачья башка. И редели
защитники Зимнего, как зубья
у гребешка. И долго
длилось
это молчанье, молчанье надежд
и молчанье отчаянья. А в Зимнем,
в мягких мебелях с бронзовыми выкрутами, сидят
министры
в меди блях, и пахнет
гладко выбритыми. На них не глядят
и их не слушаютони
у штыков в лесу. Они
упадут
переспевшей грушею, как только
их
потрясут. Голос-редок. Шепотом,
знаками. - Керенский где-то?- Он?
За казаками.И снова молча И только
под вечер: - Где Прокопович?- Нет Прокоповича.А из-за Николаевского чугунного моста, как смерть,
глядит
неласковая Авроровых
башен
сталь. И вот
высоко
над воротником поднялось
лицо Коновалова. Шум,
который
тек родником, теперь
прибоем наваливал. Кто длинный такой?..
Дотянуться смог! По каждому
из стекол
удары палки. Это
из трехдюймовок шарахнули
форты Петропавловки. А поверху
город
как будто взорван: бабахнула
шестидюймовка Авророва. И вот
еще
не успела она рассыпаться,
гулка и грозна,над Петропавловской
взвился
фонарь, восстанья
условный знак. - Долой!
На приступ!
Вперед!
На приступ!Ворвались.
На ковры!
Под раззолоченный кров! Каждой лестницы
каждый выступ брали,
перешагивая
через юнкеров. Как будто
водою
комнаты полня, текли,
сливались
над каждой потерей, и схватки
вспыхивали
жарче полдня за каждым диваном,
у каждой портьеры. По этой
анфиладе,
приветствиями оранной монархам,
несущим
короны-клады,бархатными залами,
раскатистыми коридорами гремели,
бились
сапоги и приклады. Какой-то
смущенный
сукин сын, а над ним
путиловец
нежней папаши: "Ты,
парнишка,
выкладывай
ворованные часычасы теперича наши!" Топот рос
и тех
тринадцать сгреб,
забил,
зашиб,
затыркал. Забились
под галстук
за что им приняться?Как будто
топор
навис над затылком. За двести шагов...
за тридцать...
за двадцать... Вбегает
юнкер:
"Драться глупо!" Тринадцать визгов:
-Сдаваться!
Сдаваться!А в двери
бушлаты,
шинели,
тулупы... И в эту
тишину
раскатившийся всласть бас,
окрепший
над реями рея: "Которые тут временные?
Слазь! Кончилось ваше время". И один
из ворвавшихся,
пенснишки тронув, объявил,
как об чем-то простом
и несложном: "Я,
председатель реввоенкомитета
Антонов, Временное
правительство
объявляю низложенным". А в Смольном
толпа,
растопырив груди, покрывала
песней
фейерверк сведений. Впервые
вместо:
-и это будет...пели:
-и это есть
наш последний...До рассвета
осталось
не больше аршина,руки
лучей
с востока взмолены. Товарищ Подвойский
сел в машину, сказал устало:
"Кончено...
в Смольный". Умолк пулемет.
Угодил толков. Умолкнул
пуль
звенящий улей. Горели,
как звезды,
грани штыков, бледнели
звезды небес
в карауле. Дул,
как всегда,
октябрь ветрами. Рельсы
по мосту вызмеив, гонку
свою
продолжали трамы уже
при социализме.
7
В такие ночи,
в такие дни, в часы
такой поры на улицах
разве что
одни поэты
и воры. Сумрак
на мир
океан катнул. Синь.
Над кострами
бур. Подводной
лодкой
пошел ко дну взорванный
Петербург. И лишь
когда
от горящих вихров шатался
сумрак бурый, опять вспоминалось:
с боков
и с верхов непрерывная буря. На воду
сумрак
похож и такбездонна
синяя прорва. А тут
еще
и виденьем кита туша
Авророва. Огонь
пулеметный
площадь остриг. Набережные
пусты. И лишь
хорохорятся
костры в сумерках
густых. И здесь,
где земля
от жары вязка, с испугу
или со льда, ладони
держа
у огня в языках, греется
солдат. Солдату
упал
огонь на глаза, на клок
волос
лег. Я узнал,
удивился,
сказал: "Здраствуйте,
Александр Блок. Лафа футуристам,
фрак старья разлазится
каждым швом". Блок посмотрел
костры горят"Очень хорошо". Кругом
тонула
Россия Блока... Незнакомки,
дымки севера шли
на дно,
как идут
обломки и жестянки
консервов. И сразу
лицо
скупее менял, мрачнее,
чем смерть на свадьбе: "Пишут...
из деревни...
сожгли...
у меня... библиотеку в усадьбе". Уставился Блок
и Блокова тень глазеет,
не стенке привстав... Как будто
оба
ждут по воде шагающего Христа. Но Блоку
Христос
являться не стал. У Блока
тоска у глаз. Живые,
с песней
вместо Христа, люди
из-за угла. Вставайте!
Вставайте!
Вставайте! Работники
и батраки. Зажмите,
косарь и кователь, винтовку
в железо руки! Вверх
флаг! Рвань
встань! Враг
ляг! День
дрянь! За хлебом!
За миром!
За волей! Бери
у буржуев
завод! Бери
у помещика поле! Братайся,
дерущийся взвод! Сгинь
стар. В пух,
в прах. Бей
бар! Трах!
тах! Довольно,
довольно,
довольно покорность
нести
на горбах. Дрожи,
капиталова дворня! Тряситесь,
короны,
на лбах!
Жир
ёжь страх
плах! Трах!
тах! Тах!
тах! Эта песня,
перепетая по-своему, доходила
до глухих крестьяни вставали села,
содрогая воем, по дороге
топоры крестя. Но
жи
чком
на
месте чик лю
то
го
по
мещика. Гос
по
дин
по
мещичек, со
би
райте
вещи-ка! До
шло
до поры, вы
хо
ди,
босы, вос
три
топоры, подымай косы. Чем
хуже
моя Нина?! Ба
рыни сами. Тащь
в хату
пианино, граммофон с часами! Под
хо
ди
те, орлы! Будя
пограбили. Встречай в колы, провожай
в грабли! Дело
Стеньки
с Пугачевым, разгорайся жарче-ка! Все
поместья
богачевы разметем пожарчиком. Под
пусть
петуха! Подымай вилы! Эх,
не
потухай,пет
тух милый! Черт
ему
теперь
родня! Головы
кочаном. Пулеметов трескотня сыпется с тачанок. "Эх, яблочко,
цвета ясного. Бей
справа
белаво, слева краснова". Этот вихрь,
от мысли до курка, и постройку,
и пожара дым прибирала
партия
к рукам, направляла,
строила в ряды.
8
Холод большой.
Зима здорова. Но блузы
прилипли к потненьким. Под блузой коммунисты.
Грузят дрова. На трудовом субботнике. Мы не уйдем,
хотя
уйти имеем
все права. В н а ш и вагоны,
на н а ш е м пути, н а ш и
грузим
дрова. Можно
уйти
часа в два,но м ы
уйдем поздно. Н а ш и м товарищам
н а ш и дрова нужны:
товарищи мерзнут. Работа трудна,
работа
томит. За нее
никаких копеек. Но м ы
работаем,
будто м ы делаем
величайшую эпопею. Мы будем работать,
все стерпя, чтоб жизнь,
колёса дней торопя, бежала
в железном марше в н а ш и х вагонах,
по н а ш и м степям, в города
промерзшие
н а ш и. "Дяденька,
что вы делаете тут? столько
больших дядей?" - Что?
Социализм:
свободный труд свободно
собравшихся людей.
9
Перед нашею
республикой
стоят богатые.
Но как постичь ее? И вопросам
разнедоуменным
нет числа: что это
за нация такая
"социалистичья", и что это за
"соци
алистическое отечество"? "Мы
восторги ваши
понять бессильны. Чем восторгаются?
Про что поют? Какие такие
фрукты-апельсины растут
в большевицком вашем
раю? Что вы знали,
кроме хлеба и воды,с трудом
перебиваясь
со дня на день? Т а к о г о отечества
т а к о й дым разве уж
н а с т о л ь к о приятен? За что вы
идете,
если велят
"воюй"? Можно
быть
разорванным бомбищей, можно
умереть
за землю за с в о ю, но как
умирать
за общую? Приятно
русскому
с русским обняться,но у вас
и имя
"Р о с с и я"
утеряно. Что это за
отечество
у забывших об нации? Какая нация у вас?
Коминтерна? Жена,
да квартира,
да счет текущийвот это
отечество,
райские кущи. Ради бы
вот
такого отечества мы понимали б
и смерть
и молодечество". Слушайте,
национальный трутень,день наш
тем и хорош, что труден. Эта песня
песней будет наших бед,
побед,
буден.
10
Политика
проста.
Как воды глоток. Понимают
ощерившие
сытую пасть, что если
в Россиях
увязнет коготок, всей
буржуазной птичке пропасть. Из "сюртэ женераль",
из "интеллидженс Сервис", "дефензивы"
и "сигуранцы" выходит
разная
сволочь и стерва, шьет
шинели
цвета серого, бомбы
кладет
в ранцы. Набились в трюмы,
палубы обсели, на деньги
вербовочного агентства. В Новороссийск
плывут из Марселя, из Дувра
плывут к Архангельску. С песней,
с виски, сыты по-свински. Килями
вскопаны воды холодные. Смотрят
перископами лодки подводные. Плывут крейсера, снаряды соря. И миноносцы с минами носятся. А поверх
всех с пушками
чудовищной длинноты сверх
дредноуты. Разными
газами
воняя гадко, тучи
пропеллерами выдрав, с авиоматки
на авиоматку пе
ре
пархивают "гидро". Послал
капитал
капитанов ученых. Горло
нащупали
и стискивают. Ткнешься
в Белое,
ткнешься
в Черное, в Каспийское,
в Балтийское,куда
корабль
ни тычется, конец
катаниям. Стоит
морей владычица, бульдожья
Британия. Со всех концов блокады кольцо и пушки
смотрят в лицо. - Красным не нравится?
Им
голодно? Рыбкой
наедитесь,
пойдя
на дно. -А кому
на суше
грабить охота, те с кораблей
сходили пехотой. - На море потопим, на суше
потопаем. -Чужими
руками
жар гребя, дым
отечества
пускают
пострелинывыставляю
впереди
одураченных
ребят, баронов
и князей недорасстрелянных. Могилы копайте, гроба копитеЮденича
рати прут
на Питер. В обозах
еды вкуснятся, консервы
пуд. Танков
гусеницы на Питер
прут. От севера
идет
адмирал Колчак, сибирский
хлеб
сапогом толча. Рабочим на расстрел,
поповнам на утехи, с ним идут
голубые чехи. Траншеи,
машинами выбранные, саперами
Крым перекопан, -Врангель
крупнокалиберными орудует
с Перекопа. Любят
полковников
сантиментальные леди. Полковники
любят
поговорить на обеде. - Я
иду, мол
(прихлебывает виски), а на меня
десяток
чудовищ
большевицких. Раз-одного,
другого
ррраз, -кстати,
как дэнди,
и девушку спас. -Леди,
спросите
у мерина сивогоон как Мурманск
разизнасиловал. Спросите,
какДвина-река, кровью
крашенная, трупы
вытая, с кладью
страшною шла
в Ледовитый. Как храбрецы
расстреливали кучей коммуниста
одного,
да и тот скручен. Как офицера
его величества бежали
от выстрелов,
берег вычистя. Как над серыми
хатами
огненные перья и руки
холёные
туго
у горл. Но...
"итс э лонг уэй
ту Типерери, итс э лонг уэй
ту го!" На первую
республику
рабочих и крестьян, сверкая
выстрелами,
штыками блестя, гнали
армии,
флоты катили богатые мира,
и эти
и те... Будьте вы прокляты,
прогнившие
королевства и демократии, со своими
подмоченными
"фратэрнитэ" и "эгалитэ"! Свинцовый
льется
на нас
кипяток. Одни мы
и спрятаться негде. "Янки
дудль
кип ит об, Янки дудль дэнди". Посреди
винтовок
и орудий голосища Москва
островком,
и мы на островке. Мы
голодные,
мы
нищие, с Лениным в башке
и с наганом в руке.
11
Несется
жизнь,
овеевая, проста,
суха. Живу
в домах Стахеева я, теперь
Веэсэнха. Свезли,
винтовкой звякая, богатых
и кассы. Теперь здесь
всякие и люди
и классы. Зимой
в печурку-пчелку суют
тома шекспирьи. Зубами
щелкают,картошка
пир им. А летом
слушают асфальт с копейками
в окне: -Трансваль,
Трансваль,
страна моя, ты вся
горишь
в огне!Я в этом
каменном
котле варюсь,
и эта жизньи бег, и бой,
и сон,
и тленв домовьи
этажи отражена
от пят
до лба, грозою
омываемая, как отражается
толпа идущими
трамваями. В пальбу
присев
на корточки, в покой
глазами к форточке, чтоб было
видней, я в
комнатенке-лодочке проплыл
три тыщи дней.
12
Ходят
спекулянты
вокруг Главтопа. Обнимут,
зацелуют,
убьют за руп. Секретарши
ответственные
валенками топают. За хлебными
карточками
стоят лесорубы. Много
дела, мало
горя им, фунт
-целый!первой категории. Рубят,
липовый чай
выкушав. -Мы
не Филипповы, мы
привыкши. Будет обед,
будет
ужин,белых бы
вон
отбить от ворот.
Есть захотелось,
пояс
потуже, в руки винтовку
и
на фронт.А мимонезаменимый. Стуча
сапогом, идет за пайкомПравление
выдало урюк
и повидло. Богатые
ловче, едят
у Зунделовича. Ни щей,
ни кашбифштекс
с бульоном, хлеб
ваш, полтора миллиона. Ученому
хуже: фосфор
нужен, масло
на блюдце. Но,
как назло, есть революция, а нету
масла. Они
научные. Напишут,
вылечат. Мандат, собственноручный, Анатоль Васильича. Где
хлеб
да мяса, придут
на час к вам. Читает
комиссар мандат Луначарского: "Так...
сахар...
так...
жирок вам. Дров...
березовых...
посуше поленья... и шубу
широкого потребленья. Я вас,
товарищ,
спрашиваю в упор. Хотите
берите
головной убор. Приходит
каждый с разной блажью. Берите
пока што ногу
лошажью!" Мех
на глаза, как баба-яга, идут
назад на трех ногах.
13
Двенадцать
квадратных аршин жилья. Четверо
в помещении Лиля,
Ося,
я и собака
Щеник. Шапчонку
взял
оборванную и вытащил салазки. - Куда идешь?
В уборную иду.
На Ярославский. Как парус,
шуба
на весу, воняет
козлом она. В санях
полено везу, забрал
забор разломанный Полено
тушею, тверже камня. Как будто
вспухшее колено
великанье. Вхожу
с бревном в обнимку. Запотел,
вымок. Важно
и чинно строгаю
перочинным. Нож
ржа. Режу.
Радуюсь. В голове
жар подымает градус. Зацветают луга, май

Поэма носит автобиографический характер.

1

Маяковский начинает свою поэму заявлением, что былинные времена прошли. Пора отказаться от былин, эпосов и эпопей и перейти к краткому телеграммному стилю.

Телеграммой / лети, / строфа!

из реки / по имени - «Факт».

Само время «гудит телеграфной струной» и рассказывает правду о том, что случилось со страной и с самим поэтом.

Маяковский хочет, чтобы эта книга выдернула читателя из его «квартирного мирка», наполнила «строящей и бунтующей силой» и заставила вспомнить день, который поэт считал самым значимым в истории своей страны.

2

Поэт описывает народный бунт. Крестьяне, переодетые в солдатские шинели и насильно согнанные на войну, голодают и больше не хотят слышать обманных обещаний временного правительства. Им обещали свободу, права и землю, но всё оказалось ложью, и народ кричит: «Бей!».

3

В царском дворце, построенном Растрелли, поселился «вертлявый пострел» и «присяжный поверенный» Керенский. Роскошь, слава и власть вскружили ему голову «не хуже сорокоградусной».

«Адъютатнтики» распускают слухи о том, как народ любит Керенского. Когда «премьер проплывает над Невским», «дамы и дети-пузанчики» кидают ему «цветы и розанчики». Если же от безделья Керенский заскучает, то быстро сам себя назначит каким-нибудь министром.

На сообщения о беспорядках у него один ответ: арестуйте, выловите, пошлите казаков или карательный отряд. Зато Керенский мечтает сговориться с Корниловым и отправить императора Николая II не «на воду и чёрную корку», а к английскому кузену королю Георгу.

Керенский «пришит к истории, ‹…› его рисуют - и Бродский и Репин».

4

Маяковский описывает диалог между деятельницей партии кадетов Кусковой и лидером этой партии, министром иностранных дел Милюковым. Разговор пародирует беседу пушкинской Татьяны с няней.

Кускова, которую Маяковский называет то мадам, то старушкой, жалуется на духоту. Милюков вспоминает старинные были и небылицы, и, чтобы утешить плачущую воспитанницу, обещает дать ей «свобод и конституций». Наконец, Кускова признаётся «няне» Милюкову, что пылает страстью к «душке Саше» - Керенскому.

«Усатая няня» Милюков счастлив - «при Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».

5

В ресторане пируют «аксельбантами увешанные до пупов» монархист штабс-капитан Попов и некий адъютант-либерал. Попов убеждён, что «Россию жиды продают жидам», и ничего хорошего эту страну не ждёт. Он жалуется на денщика, который в ответ на приказ «наваксить щиблетину, чтоб видеть рыло в ней», послал штабс-капитана к его матушке.

Адъютант возражает: он не монархист, и даже социалист, но «для социализма нужен базис. ‹…› Культура нужна. А мы - Азия-с». Социализм надо внедрять не сразу, а «постепенно, понемногу, по вершочку, по шажку, сегодня, завтра, через двадцать лет». Адъютант недолюбливает тех, у кого «от Вильгельма кресты и ленты», и кто ездит в пломбированных вагонах, но и «Ленина, который смуту сеет», к власти допускать нельзя.

Приятели надеются на помощь казачества и проклинают большевиков, пока не напиваются.

Тем временем в подвалах большевики раздают оружие, патроны и планируют штурм Зимнего.

6

Большевики готовятся к восстанию, «окружая Зимний в кольца». В смольном Ильич и его сторонники думают «о битвах и войске», и «перед картой ‹…› втыкают в место атак флажки».

Отряды рабочих, / матросов, / голи -
дошли, / штыком домерцав,
как будто / руки / сошлись на горле,
холёном / горле / дворца.

Маяковский представляет взятие Зимнего, как битву двух огромных теней. Тень дворца сжала руками-решётками торс тени толпы. Защитники Зимнего редеют, батальоны сдаются один за другим, «а Керенский спрятался, попробуй вымань его».

А во дворце, в «мягких мебелях», сидят министры. Их уже никто не слушает, и они «готовы упасть переспевшей грушею, как только их потрясут».

И вот дрожат стёкла дворцовых окон - это ударили «форты Петропавловки», а вслед за ними «бабахнула шестидюймовка Авроры». Восстание начинается. Солдаты берут приступом каждую лестницу и комнату Зимнего, «перешагивая через юнкеров».

Тринадцать министров понимают, что сопротивляться глупо, и сдаются.

Председатель реввоенкомитета Антонов объявляет временное правительство низложенным. В Смольном толпа поёт: «Это есть наш последний...», и умолкает пулемёт, а первый трамвай выезжает уже при социализме.

7

Поэт описывает утонувший в сумраке Петербург. На улицах пусто, лишь кое-где у горящих костров греются солдаты. Возле одного из таких костров Маяковский встречает Александра Блока.

Блок жалуется, что крестьяне подхватили песню восстания, спетую в Петербурге, и сожгли в его усадьбе библиотеку. Сёла восстали против лютых помещиков. Партия прибирала к рукам «этот вихрь ‹…› и пожара дым» и строила в ряды.

8

Зима, мороз, но коммунистам жарко - они работают на трудовом субботнике. Они имеют право закончить работу раньше и уйти, но не сделают этого потому, что грузят свои дрова в свои вагоны, чтобы согреть своих товарищей.

Здесь свершается «социализм: свободный труд свободно собравшихся людей».

9

Богачи не могут понять, «что это за „социалистическое отечество“», чем восторгаются живущие в нём люди, за что готовы сражаться. Ведь «можно умирать за землю свою, но как умирать за общую»? Для капиталистов «жена, да квартира, да счёт текущий - вот это отечество, райские кущи», ради которых можно и на смерть пойти.

Поэт отвечает капиталистам:

Слушайте, / национальный трутень,-
день наш / тем и хорош, что труден.

10

Капиталисты, «ощерившие сытую пасть», понимают, «что если в Россиях увязнет коготок, всей буржуазной птичке пропасть». Поэтому «разная сволочь и стерва шьёт шинели цвета серого» - европейская буржуазия хочет задушить молодое советское государство и шлёт войска на помощь «белым».

Военные суда из Марселя и Дувра плывут к Новороссийску и Архангельску, на них - сытые солдаты. В ход идут подводные лодка, авианосцы и ядовитые газы.

Все моря - и белое, и Чёрное, и Каспийское, и Балтийское - оккупировала «морей владычица, бульдожья Британия». Буржуи гребут жар чужими руками - чёрную работу за них делают «бароны и князья недорасстрелянные».

На Питер идёт войско Юденича с танками и обозами, полными еды. В Сибири хозяйничает адмирал Колчак с чехами, а в Крыму - Врангель. На обедах полковники хвастаются, «прихлёбывая виски», как убивали десятками «чудовищ большевицких».

Страна тонет в крови, горят сёла. Голодающим большевикам некуда деваться, они в Москве, как на острове «с Лениным в башке и с наганом в руке».

11

Проходит время. Маяковский селится в доме ВСНХ, где живут «всякие и люди, и классы». Обитатели дома голодают, отапливают комнаты «томами Шекспирьими», а «картошка - пир им». В этом доме отражена вся жизнь, и поэт варится в ней, как в каменном котле.

В пальбу / присев / на корточки,
в покой / глазами к форточке,
чтоб было / видней,
я / в комнатёнке-лодочке
проплыл / три тыщи дней.

12

Маяковский описывает голодную московскую жизнь. Возле Главтопа дежурят спекулянты - «обнимут, зацелуют, убьют за руп». В очередях за хлебными карточками стоят лесорубы, им положен только фунт хлеба высшей категории. Но они понимают: сейчас главное - отбиться от «белых».

Есть захотелось, / пояс - / потуже,
в руки винтовку / и / на фронт.

Самый хороший паёк у «незаменимых» - им «правление выдало урюк и повидло». Богатые питаются в коммерческих ресторанах. Учёным по особому мандату Луначарского полагается масло, сахар, мясо, дрова и «шуба широкого потребления», но от комиссара они получают только «головной убор» и «ногу лошажью».

13

Маяковский живёт на двенадцати квадратных аршинах с друзьями - Лилей и Осей Брик - и собакой Щеником. Взяв салазки и надев оборванную шапчонку, поэт отправляется раздобыть дров и вскоре везёт домой насквозь промёрзшее полено из разломанного забора. Принёс, настрогал перочинным ножиком, растопил печку. Обитатели комнаты уснули и чуть не угорели.

Поэт вспоминает морозную зиму, розовое закатное небо и облака, похожие на корабли.

Только в морозную ночь, «зубами вместе поляскав», поймёшь, что «нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку» и невозможно разлюбить землю, «с которою вместе мёрз».

14

Многие умерли в эту зиму. Поэт не хочет касаться «боли волжской» - голодающего Поволжья. На творчество Маяковского вдохновляют только глаза любимой - «круглые да карие, горячие до гари».

Поэту сообщают, что любимая опухла от голода. Врач говорит, что нужны витамины - свежие овощи. Вместо цветов, Маяковский несёт возлюбленной две морковины.

и пол-/полена / берёзовых дров.

«Зеленью да лаской» поэт выходил любимую.

О себе поэт не думает: «Мне легше, чем всем - я Маяковский. Сижу и ем кусок конский». Он жалеет сестру, которой приходится менять вещи на еду. Тем не менее, поэт кричит в лицо Америки «круглей ресторанных блюд», что любит свою нищую землю, «с которой вдвоём голодал».

15

Маяковский продолжает рассказывать о голоде, о том, что «нету топлив брюхам заводовым». Поэт описывает, как рабочие в залатанных валенках откапывают занесённый снегом локомотив.

По Москве ползут «обывательские слухи-свиньи» о том, что «Деникин подходит к самой, к тульской, к пороховой сердцевине». «Шептоголосые кухарочьи хоры» поют, что будет много еды. Обыватели ждут Деникина-освободителя. Но город проснулся, партия призвала к оружию, и уже скачут на юг «красные» эскадроны.

В Ленина стреляет Каплан - это «заёрзали длинноносые щуки», враги советской власти. Но «лежит на хищнике Лубянская лапа Че-ка» и ветер уже треплет списки расстрелянных.

Обыватели-мошки прячутся и замолкают, а наутро счастливая весть: Ленин жив. Коммунисты «держали взятое, да так, что кровь выступала из-под ногтей».

Поэт видел щедрые южные края, но только за «землю, которую завоевал и полуживую вынянчил», можно пойти «на жизнь, на труд, на праздник и на смерть».

16

Маяковский описывает бегство интервентов из Крыма, о котором ему рассказал «тихий еврей».

Бегут все, недовольные советской властью, - и «чистая публика, и солдатня». Везде суматоха и толкотня. Полуодетые люди, забыв приличия, кулаками пробивают себе дорогу на теплоходы, невзирая на пол и чины.

«Хлопнув дверью, сухой, как рапорт» из штаба выходит Врангель в чёрной черкеске. Перед тем как сесть в ждущую его лодку, главнокомандующий падает на колени, трижды целует родную землю и крестит город.

Так покидают Родину «вчерашние русские», «оторванные от станка и пахот», чтобы «доить коров в Аргентине» и «мереть по ямам африканским». Уплывают на турецких судах, которых сопровождают «два миноносца-американца». А им вслед несётся: «Спёрли казну и удрали, сволочи».

Советскому правительству отправлена телеграмма: «Врангель опрокинут в море», точка в войне. Коммунисты бросают оружие и расходятся к недопаханным полям и остывшим доменным печам.

17

Поэт не хочет хвалить всё, что сделано. Он «пол-отечества мог бы снести, а пол - отстроить, умыв». Маяковский вместе со всеми «вышел строить и месть». Он счастлив видеть, что много достигнуто, но считает, что большая часть пути ещё впереди.

Я / планов наших / люблю громадьё,
размаха / шаги саженьи.

в работу / и в сраженья.

Поэт наблюдает, как из-под сора «коммуны дома прорастают ‹…› и поворачиваются к тракторам крестьян заскорузлые сердца». А планы, которые раньше «задерживал нищенства тормоз», встают, «железом и камнем формясь». И поэт прославляет свою республику, «рождённую в трудах и бою».

18

Маяковский описывает Красную площадь, куда часто приходит один, поздно вечером или ночью. Там, у Кремлёвской стены, покоятся те, кто отдал свою жизнь и кровь за СССР. Рядом, «как нагромождённые книги», мавзолей Ленина.

Поэт идёт вдоль могил и вспоминает каждого героя Революции и Гражданской войны. Они умерли «от трудов, от каторг и от пуль, и никто почти - от долгих лет».

Поэту чудится, «что на красном погосте товарищей мучит тревоги отрава» - не предали ли потомки их дело, и скор ли освободят народ «в чёрных Европах и Азиях». Маяковский успокаивает их, говорит, что «страна-подросток» становится всё краше и сильнее, а «в мире насилия и денег» народ будят их тени, и «готова к бою партийная сила».

19

В последней главе Маяковский описывает, какой стала Советская страна. Он рад обильным витринам магазинов со сниженными ценами, обновлённым и украшенным городам, развивающейся кооперации и своей фамилии в поэтической рубрике «книжных груд».

Я / земной шар
чуть не весь / обошёл,-
и жизнь / хороша,
и жить / хорошо.

Депутаты защищают права советского человека, а милиционеры, уличные регулировщики, красная армия - его жизнь и покой. Страна строится, работают фабрики - ткут ситчик комсомолкам, а колхозники «доят, пашут, ловят рыбицу».

Обрисовав каждое достижение советского народа, Маяковский удовлетворённо восклицает: «Хорошо!».

В такие ночи,
      в такие дни,
в часы
   такой поры
на улицах
     разве что
            одни
поэты
   и воры́.
Сумрак
   на мир
      океан катну́л.
Синь.
      Над кострами -
         бур.
Подводной
     лодкой
        пошел ко дну
взорванный
        Петербург.
И лишь
   когда
      от горящих вихров
шатался
   сумрак бурый,
опять вспоминалось:
         с боков
            и с верхов
непрерывная буря.
На воду
   сумрак
      похож и так -
бездонна
     синяя прорва.
А тут
      еще
     и виденьем кита
туша
     Авророва.
Огонь
  пулеметный
        площадь остриг.
Набережные -
         пусты́.
И лишь
   хорохорятся
         костры
в сумерках
     густых.
И здесь,
   где земля
        от жары вязка́,
с испугу
   или со льда́,
ладони
   держа
      у огня в языках,
греется
   солдат.
Солдату
      упал
      огонь на глаза,
на клок
   волос
      лег.
Я узнал,
   удивился,
        сказал:
"Здравствуйте,
        Александр Блок* .
Лафа футуристам,
        фрак старья
разлазится
     каждым швом".
Блок посмотрел -
        костры горят -
"Очень хорошо".
Кругом
   тонула
      Россия Блока…
Незнакомки,
      дымки севера*
шли
  на дно,
     как идут
            обломки
и жестянки
     консервов.
И сразу
   лицо
      скупее менял,
мрачнее,
      чем смерть на свадьбе:
"Пишут…
       из деревни…
         сожгли…
            у меня…
библиоте́ку в усадьбе".
Уставился Блок -
        и Блокова тень
глазеет,
   на стенке привстав…
Как будто
     оба
      ждут по воде
шагающего Христа* .
Но Блоку
   Христос
        являться не стал.
У Блока
   тоска у глаз.
Живые,
   с песней
        вместо Христа,
люди
     из-за угла.
Вставайте!
     Вставайте!
         Вставайте!
Работники
     и батраки.
Зажмите,
       косарь и кователь,
винтовку
     в железо руки!
Вверх -
   флаг!
Рвань -
      встань!
Враг -
   ляг!
День -
   дрянь.
За хлебом!
     За миром!
         За волей!
Бери
  у буржуев
      завод!
Бери
  у помещика поле!
Братайся,
     дерущийся взвод!
Сгинь -
       стар.
В пух,
   в прах.
Бей -
   бар!
Трах!
     тах!
Довольно,
     довольно,
         довольно
покорность
     нести
        на горбах.
Дрожи,
   капиталова дворня!
Тряситесь,
     короны,
        на лбах!
Жир
  ёжь
страх
     плах!
Трах!
     тах!
Тах!
  тах!
Эта песня,
     перепетая по-своему,
доходила
     до глухих крестьян -
и вставали села,
          содрогая воем,
по дороге
     топоры крестя.
Но -
  жи -
   чком
     на
      месте чик
лю -
  то -
   го
      по -
        мещика.
Гос -
  по -
   дин
     по -
      мещичек,
со -
  би -
   райте
         вещи-ка!
До -
  шло
   до поры,
вы -
  хо -
   ди,
     босы,
вос -
  три
   топоры,
подымай косы.
Чем
  хуже
      моя Нина?!
Ба -
  рыни сами.
Тащь
  в хату
     пианино,
граммофон с часами!
Под -
     хо -
   ди -
     те, орлы!
Будя -
   пограбили.
Встречай в колы,
провожай
     в грабли!
Дело
     Стеньки
      с Пугачевым,
разгорайся жарчи-ка!
Все
  поместья
      богачевы
разметем пожарчиком.
Под -
  пусть
     петуха!
Подымай вилы!
Эх,
  не
   потухай, -
пет -
  тух милый!
Черт
     ему
     теперь
        родня!
Головы -
     кочаном.
Пулеметов трескотня
сыпется с тачанок.
"Эх, яблочко,
      цвета ясного.
Бей
  справа
     белаво,
слева краснова".
Этот вихрь,
     от мысли до курка,
и постройку,
      и пожара дым
прибирала
     партия
        к рукам,
направляла,
        строила в ряды.

Холод большой.
         Зима здорова́.
Но блузы
       прилипли к потненьким.
Под блузой коммунисты.
           Грузят дрова.
На трудовом субботнике.
Мы не уйдем,
      хотя
        уйти
имеем
   все права.
В наши вагоны,
        на нашем пути,
наши
   грузим
      дрова.
Можно
   уйти
     часа в два, -
но мы -
     уйдем поздно.
Нашим товарищам
         наши дрова
нужны:
   товарищи мерзнут.
Работа трудна,
      работа
         томит.
За нее
   никаких копеек.
Но мы
   работаем,
        будто мы
делаем
   величайшую эпопею.
Мы будем работать,
            все стерпя,
чтоб жизнь,
     колёса дней торопя,
бежала
   в железном марше
в наших вагонах,
           по нашим степям,
в города
      промерзшие
         наши .
"Дяденька,
     что вы делаете тут,
столько
   больших дяде́й?"
- Что?
   Социализм:
           свободный труд
свободно
       собравшихся людей.

Перед нашею
     республикой
           стоят богатые.
               Но как постичь ее?
И вопросам
     разнедоуменным
            не́т числа:
что это
   за нация такая
         "социалистичья",
и что это за
     "соци -
        алистическое отечество"?
"Мы
     восторги ваши
         понять бессильны.
Чем восторгаются?
           Про что поют?
Какие такие
        фрукты-апельсины
растут
   в большевицком вашем
              раю?
Что вы знали,
      кроме хлеба и воды, -
с трудом
      перебиваясь
         со дня на день?
Такого отечества
         такой дым
разве уж
     настолько приятен?*
За что вы
   идете,
      если велят -
            "воюй"?
Можно
   быть
      разорванным бо́мбищей,
можно
   умереть
      за землю за свою ,
но как
   умирать
      за общую?
Приятно
      русскому
        с русским обняться, -
но у вас
   и имя
      "Россия "
           утеряно.
Что это за
     отечество
         у забывших об нации?
Какая нация у вас?
        Коминтерина?
Жена,
      да квартира,
        да счет текущий -
вот это -
     отечество,
         райские кущи.
Ради бы
      вот
     такого отечества
мы понимали б
         и смерть
           и молодечество".
Слушайте,
     национальный трутень, -
день наш
       тем и хорош, что труден.
Эта песня
     песней будет
наших бед,
     побед,
        буден.

Владимир Владимирович Маяковский

«Хорошо!»

1

Телеграммой / лети / строфа!
Воспалённой губой / припади / и попей
Из реки /по имени - / «Факт».

Мы / распнём / карандаш на листе,
Чтобы шелест страниц, / как шелест знамён,
Надо лбами /годов / шелестел.

2

Автор вспоминает о том, как после Февральской революции не суждено было осуществиться чаяниям народа на окончание войны, на то, что дадут наконец землю, вместо этого «на шее кучей Гучковы и министры Родзянки…» Власть по-прежнему «к богатым рыло воротит», поэтому народ не хочет ей подчиняться и призывает к ее свержению. Многочисленные партии занимаются в основном болтовнёй, и большевики набирали «и гроши, и силы, и голоса». По деревням идёт слух, что «есть за мужиков какие-то «большаки»."

3

В царском дворце, построенном Растрелли, «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). «Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч. Слова и слова…» Керенский сам опьянён своею славой - «пьяней, чем сорокаградусной». Когда Керенский проезжает по Невскому, «дамы и дети-пузанчики кидают цветы и розанчики». Сам себя он назначает «то военным, то юстиции, то каким-нибудь ещё министром… подмахивает подписи достойно и старательно». Услышав о беспорядках, приказывает послать карательный отряд, на доклад о Ленине и большевиках реагирует так: «Арестуйте и выловите!» Керенский желает договориться с Корниловым, с английским королём Георгом. Портрет Керенского рисуют и Бродский, и Репин.

4

Поздний вечер. Петербург. Автор в гротесковой форме описывает разговор престарелой мадам Кусковой и утешающей ее «усатой няни» П. Н. Милюкова. Диалог пародирует разговор Татьяны с няней из пушкинского «Евгения Онегина». Кускова жалуется, что ей душно, она просит «няню» посидеть с ней и поговорить о старине, делится своим мнением о том, кого следует посадить на престол. Милюков в ответ обещает дать народу «свобод и конституций». Кускова в ответ признается, что «я не больна. Я, знаешь, няня… влюблена…», «влюблена в Сашу, душку…» (Керенского). Милюков радуется, отвечает: «При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».

5

Разговаривают «аксельбантами увешанные до пупов» адъютант и штабс-капитан Попов. Они спорят о власти, Попов говорит, что он не за монархию «с коронами, с орлами», но для социализма «нужен базис». Он считает, что вначале следует ввести демократию, потом парламент. «Культура нужна, а мы - Азия-с…» Замечает, что тех, кто ездит в «пломбированном вагоне», надо повесить. Ленин, по его мнению, сеет смуту. Адъютант считает, что Россия больна. Вспоминают в разговоре казачество, генерала Каледина, «бесштанного Лёвку». А в это время «в конце у Лиговки» из подвалов «подымались другие слова». Некий товарищ из «партийной бюры» раздаёт оружие - патроны, маузеры, винтовки, боеприпасы. Это большевики готовятся к решительным действиям. Решают, что завтра следует выступать: «Ну, не несдобровать им! Быть Керенскому биту и ободрану!»

6

Октябрь. Едут «авто и трамваи, под мостом по Неве плывут кронштадтцы». «Бывшие» убегают в ужасе. Зимний берут в кольцо. А в это время в Смольном «в думах о битве и войске, Ильич гримированный мечет шажки, да перед картой Антонов с Подвойским втыкают в места атак флажки». Пролетариат берет Зимний дворец. «А Керенский спрятался - попробуй вымань его!» Атака предваряется залпом «Авроры». «Вбегает юнкер: «Драться глупо!» Тринадцать визгов: - Сдаваться! Сдаваться! - а в двери бушлаты, шинели, тулупы». «И в эту тишину, вкатившися всласть, бас, окрепший, над реями рея: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время». В Смольном победившие пролетарии поют вместо «И это будет…» «Это есть наш последний…» По-прежнему ездили трамваи, авто, но «уже при социализме».

7

Описывается петербургская темень, пустые набережные, лишь среди всего этого стоит «видением кита туша Авророва». Кое-где видны костры. У костра автор встречается с Александром Блоком. На вопрос автора, что он думает обо всем происходящем, Блок посмотрел вокруг и сказал - «Очень хорошо». «Кругом тонула Россия Блока… Незнакомки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». Народ идёт «за хлебом, за миром, за волей». «Бери у буржуев завод! Бери у помещика поле!» Пролетарии экспроприируют имущество «буржуев»: «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами! Тащь в хату пианино, граммофон с часами!»

Этот вихрь, / от мысли до курка,
И постройку, / и пожара дым
Прибирала / партия / к рукам,
Направляла, / строила в ряды.

8

Очень холодная зима. Но коммунисты, несмотря на холод, колют дрова на трудовом субботнике.

В наши вагоны, / на нашем пути,
Наши / грузим / дрова.
Можно / уйти / часа в два,
Но мы - уйдём поздно.
Нашим товарищам / наши дрова
Нужны: товарищи мёрзнут.

«Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей».

9

Капиталисты не могут понять, что за республика такая социалистическая, какие у неё характерные особенности - «какие такие фрукты-апельсины растуг в большевистском вашем раю?» Они интересуются, «за что вы идёте, если велят - «воюй»»? Указывают на то, что слишком много трудностей. Поэт отвечает:

Слушайте, / национальный трутень, -
День наш / тем и хорош, что труден.
Эта песня / песней будет
Наших бед, /побед, / буден.

10

Интервенция. Плывут «из Марселя, из Дувра… к Архангельску». «С песней, с виски, сыты по-свински». Капиталисты грабят, «чужими руками жар гребя». С севера идёт адмирал Колчак, в Крыму, на Перекопе Врангель засел. Полковники разговаривают во время обеда о том, как они храбро сражаются с большевиками, один рассказывает о том, как раз «десяток чудовищ большевистских» убил и, «как денди», девушку спас. Большевики в кольце, «Москва на островке, и мы на островке. Мы - голодные, мы - нищие, с Лениным в башке и с наганом в руке».

11

Автор рассказывает о том, что живёт в домах Стахеева, в которых теперь размещается ВСНХ. Голодно, холодно, «зимой в печурку-пчёлку суют тома шекспирьи». Автор является свидетелем всему происходящему. В своём доме, как в лодке, он «проплыл три тыщи дней».

12

Возле учреждения ходят спекулянты, «обнимут, зацелуют, убьют за руп». Секретарши «топают валенками», за хлебными карточками стоят лесорубы, но никто не выражает недовольства, так как понимают, главное - отбить белых. Мимо проходит «незаменимый» работник - «идёт за пайком - правление выдало урюк и повидло». Учёным тоже живётся несладко, так как «им фосфор нужен», «масло на блюдце». «Но, как назло, есть революция, а нету масла». Луначарский выдаёт людям, полезным делу революции «сахар, жирок, дров берёзовых, посуше поленья… и шубу широкого потребленья».

13

Автор сидит в помещении с Лилей, Осей (Брики) и с собакой Щеником. Холодно. Автор одевается и едет на Ярославский. «Забрал забор разломанный», погрузил на санки, привёз домой, развёл огонь. Автор вспоминает, что ему довелось много блуждать в тёплых странах.

Но только / в этой зиме
Понятной / стала / мне / теплота
Любовей, / дружб / и семей.
Лишь лёжа / в такую вот гололедь,
Зубами / вместе /проляскав -
Поймёшь: / нельзя / на людей жалеть
Ни одеяла, / ни ласку.

14

Не домой, / не на суп,
а к любимой / в гости
две /морковинки / несу
за зелёный хвостик.
Я / много дарил / конфект да букетов,
но больше / всех / дорогих даров
я помню / морковь драгоценную эту
и пол- / полена / берёзовых дров.

Автор вспоминает, как питался кониной, как делился с младшей сестрой Олей солью, «щепоткой отсыревшей». За стенкой сосед говорит жене: «Иди продай пиджак». Автор вспоминает, что «за тучей берегом лежит Америка». «Лежала, лакала кофе, какао». Но поэт по-прежнему говорит: «Я землю эту люблю… Землю, с которой вдвоём голодал, - нельзя никогда забыть».

15

Стоят локомотивы. Пути занесло снегом. Люди расчищают лопатами снег. Пять человек обморозились, но локомотив все-таки пошёл вперёд. В это время ходят «обывательские слухи: Деникин подходит к самой, к Тульской, к пороховой сердцевине». Красные нагоняют Мамонтова, сражаются. Поэт вспоминает о покушении Каплан на Ленина:

Ветер / сдирает /списки расстрелянных,
рвёт, / закручивает / и пускает в трубу.
А лапа / класса / лежит на хищнике -
Лубянская лапа Чека.

«Миллионный класс встал за Ильича», обыватели «хоронились за кухни, за пелёнки». Автор говорит, что видел много мест, «где инжир с айвой росли без труда у рта моего».

Но землю, / которую / завоевал
и полуживую / вынянчил,
Где с пулей встань, / с винтовкой ложись,
Где каплей / льёшься с массами, -
С такою / землёю / пойдёшь / на жизнь,
На труд, / на праздник / и на смерть!

16

Врангель бежит из Крыма. Крики, ругань. Бегут «добровольцы» (солдаты Добровольческой армии), «чистая публика и солдатня». Вся эта публика забыла приличия, «бросила моду», бегут кто как: «бьёт мужчина даму в морду, солдат полковника сбивает с мостков». «Вчерашние русские» бегут за границу, чтобы «доить коров в Аргентине, мереть по ямам африканским». Пришлось убраться и интервентам. В Крым входят красные с песней «И с нами Ворошилов, первый красный офицер». После победы все вспомнили - «недопахано, недожато у кого».

Я с теми, / кто вышел / строить и месть
в сплошной / лихорадке / буден.
Отечество / славлю, / которое есть,
но трижды - / которое будет.
Я / планов наших / люблю громадье,
Размаха / шаги саженьи.
Я радуюсь / маршу, / которым идём
В работу / и в сраженья.

Я, / как весну человечества,
Рождённую / в трудах и в бою,
пою / моё отечество, / республику мою!

18

Поэт говорит, что «девять октябрей и маев» (поэма была написана к десятой годовщине революции) закалили его дух. Свидетельством тех далёких событий выступают памятники, которые уже успели построить, и мавзолей Ленина. Поэт вспоминает тех, кто отдал жизнь за дело революции - Красина и других. Теперь зарубежные страны признают мощь России (СССР): «Ваша подросток-страна с каждой весной ослепительней, крепнет, сильна и стройна…» Многие интересуются, «достроит коммуну из света и стали республики вашей сегодняшний житель?» Поэт также озабочен этим вопросом и спрашивает, не тянет ли людей «всевластная тина», «чиновность в мозгах паутину не свила?»

Скажите - / цела? / Скажите - / едина?
Готова ли / к бою / партийная сила?

19

Я / земной шар /
чуть не весь / обошёл, -
и жизнь / хороша,
и жить - / хорошо!
А в нашей буче, / боевой и кипучей, -
И того лучше.
Вьётся / улица-змея.
Дома / вдоль змеи.
Улица - моя.
Дома - мои.

Вновь открыты магазины, продаются продукты, «сыры не засижены», снижаются цены, «стала оперяться моя кооперация».

Моя / фамилия / в поэтической рубрике.
Радуюсь я - / это / мой труд
Вливается / в труд / моей республики.

Поэт осознает свою причастность ко всему происходящему вокруг, он полновластный хозяин страны, как и каждый ее гражданин. Автор наделяет эпитетом «мой» и депутатов, и чиновников, едущих на заседание, милицию, которая «меня бережёт», лётчиков, военных, которые всегда готовы дать отпор врагу.

Автор утверждает новый «телеграфный» стиль. Он говорит, что былинные времена прошли, жанры «эпопей» и «эпосов» закончились. Целью автора является создание такой книги, которая бы вызывала у читающего энтузиазм и прилив сил.

В построенном Растрелли царском дворце «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). Он опьянен своей славой и назначает сам себя «то военным, то юстиции, то каким-нибудь ещё министром».

Спорят о власти адъютант и штабс-капитан Попов. Ленин, по мнению Попова, сеет смуту. Сам он считает, что для социализма нужна основа, базис, и что сначала необходимо демократию ввести, а уж потом парламент. Большевики готовятся к активным действиям. В октябре берут в кольцо Зимний дворец. Атака на Зимний предваряется залпом «Авроры». На пустынной набережной у костра автор встречает поэта Александра Блока. На вопрос автора, что Блок думает о происходящем, тот отвечает только - «Очень хорошо».

Наступает холодная зима. Несмотря на мороз, коммунисты на трудовом субботнике колют дрова. Капиталисты никак не могут понять, что такое эта социалистическая республика и какие у нее особенности.

Интервенция. Адмирал Колчак идет с севера, Врангель засел в Крыму. Полковники хвалятся друг перед другом своими победами над большевиками и рассказывают о своей храбрости. Большевики в кольце.

Автор, являющийся очевидцем всего происходящего, рассказывает, что живёт в домах Стахеева. Холодно, голодно, маленькую печку топят томиками Шекспира. Всем живется несладко, но никто не жалуется. Главная цель сейчас - отбить белых.

Красные сражаются. Врангель бежит, красные входят в Крым.

Вместо аграрной нищей страны Россия постепенно становится индустриальной державой. За девять лет, прошедших после революции успели построить мавзолей Ленина и памятники. Поэт вспоминает всех тех, кто отдал свои жизни за дело революции.

Магазины вновь работают, товары стали качественней, цены снижаются. Поэт считает себя, как и каждого гражданина, полновластным хозяином своей страны.

Сочинения

Идейно-художественное своеобразие поэмы Маяковского "Хорошо"!

Литература двадцатых годов богата и разнообразна, и нам повезло получить такое большое наследие. Однако самым неоднозначным самородком в короне русской литературы является Владимир Маяковский. Его произведения будоражат, и по сей день читатели находят между строк все новые и новые послания. Произведение Маяковского «Про это» анализу подвергалось неоднократно и считается самым главным и переломным в его творчестве. Давайте рассмотрим его подробнее.

Маяковский…

Этот человек прожил всего 36 лет и, казалось, что мог бы дожить до глубокой старости и дарить миру новые свои неординарные творения. Но не судьба. Вся суть его произведений находилась в отражении мыслей и чувств поэта, а их было у него в изобилии. Назвать нрав Маяковского пылким и ранимым будет, мягко говоря, скромным решением. Буйство эмоций металось внутри него и выливалось на все вокруг, что бы ни попадалось на пути. Как позже опишут современники, у Владимира Владимировича рождались не столь грандиозные творения, когда в его мироощущении наступал штиль. К слову, такие моменты случались весьма редко.

Эмоции были движущей силой и музой поэта, которую он искал ежедневно. Так было создано лучшее произведение Маяковского "Про это". Автор выглядел старше своих лет из-за строгих черт лица и серьезного его выражения. Фигура Маяковского была статной, хорошо сложенной, и ростом он был около 189 сантиметров. Голос необычайно раскатистый, глубокий, под стать его натуре и внешности. На фоне всего этого рождаются стихи-отражения, эмоциональные, по-мужски массивные и громогласные. Многие стихотворения были позже подвергнуты анализу, но "Про это" Владимира Маяковского больше всего привлекает внимание историков.

Конечно, учитывая все это, сложно представить какие-то романтические и мягкие черты в поэте. Однако самое сильное и прекрасное чувство в поэме «Про это» Маяковский выразил впервые так емко и открыто. Мир увидел стихи не в виде привычных четверостиший, а в необычной форме «лесенки». Они походили на лозунг и в каждом слове призывали читателя. Владимиру Владимировичу понравился этот вариант и последующие свои произведения он творил в уникальной манере. А писал он свою поэму, воспевая единственную на всю жизнь любовь и музу.

… и Лилия Брик

Это женщина, о которой все говорили разное, но говорили всегда. Она не могла не оставить впечатления, многие мужчины теряли голову после знакомства с ней. Однако самой главной ее любовью, как призналась Лилия Юрьевна, был не Маяковский, а первый муж

Они познакомились еще в юности, и на протяжении семи лет он мягко и по-дружески завоевывал ее расположение. В 1912 году состоялась их свадьба, Лиле тогда был 21 год. Уже в 1915-м судьба впервые свела ее с Владимиром Маяковским, и до самой его смерти она присутствовала в его жизни и была единственной главной любовью, которая вдохновляла поэта. Он посвятил ей практически все свои произведения, где главным является у Маяковского «Про это», краткий анализ которого будет изложен далее.

Обо всем, но про нее

Поэма «Про это» была написана за два месяца, с 28 декабря 1922 года по 28 февраля 1923-го. Связано это с просьбой Лилии Брик поставить паузу в отношениях и жить в разных местах пару месяцев. Для Маяковского это были тяжелые два месяца, в течение которых он и решил записать свои чувства в поэме. Действительно, за этот период он ни разу не позвонил своей возлюбленной, хотя и передавал ей цветы, птиц и прочие знаки внимания.

Анализ «Про это» Маяковского хочется начать с общей картины. Читателя ждет путешествие по судьбе автора, где он встречает родных, любимую, общество и самого себя рядом с милой сердцу рекой Невой. Он мчит по Москве, он ищет истину. Здесь есть прошлое, будущее, настоящее, кажется, что Маяковский составил тезисное описание того, что он чувствует, что его волнует. Однако причиной таких волнений является Лиля.

Чувства переполняют каждое слово, и, подводя итог, читатель увидит, как тесно Владимиру Маяковскому в этой поэме, как мало места и как много непонимания. У произведений есть начало, конец, границы листа и точки, но для самого автора это условности, за которые он призывает выйти. Так он призывает и свою любовь.

Часть 1. Терзание

Маяковский рисует в воображении читателя некую тему, загадочную и всем известную. Великую и обезоруживающую. Она терзает и все равно манит. Имя темы раскрывается в последней строчке лишь в качестве рифмы. Читатель сам догадывается, что главным словом выступает любовь. Здесь очевидна свойственная поэту эмоциональная выдержка каждой строчки. Он сам в напряжении от своих чувств и заставляет других испытывать напряжение во время чтения. Сложноподъемные речевые обороты и сравнения подчеркивают важность, сложность чувств. Любовь действительно не простая штука, а в разлуке с Лилией Маяковский ощутил это в полной мере.

Часть 2. Признание

Согласно ранним анализам стихотворения «Про это» Маяковского, здесь было не просто описание действительности и лиц, а гротескное представление публике своей души. А в ней жило многое.

Признание в любви своей Лиле было подробно раскрыто через сцену в квартире - тюрьме, где поэт заперся от внешнего мира. Ему трудно давалась разлука, и в мечтах он, конечно, надеялся хотя бы на телефонный звонок. Маяковский превознес его неоправданно высоко. Разговор с Лилей был бы для него спасением, утолением этой душевной жажды. Поэт сравнивает свои переживания с землетрясением, которое замечают даже на улице, а сам он, словно медведь, уплывающий на льдине, одинокий и беспомощный.

Так Владимир Владимирович признается в своей слабости перед любовью, в своей невольности и страхе быть не услышанным. Сравнение с медведем современники называют аналогией с Трикстером - полубожеством и получеловеком с двойственной противоречивой натурой.

Часть 3. На расстоянии телефона

В действительности за время написания поэмы Маяковский не общался с Лилией ни лично, ни по телефону. Расстояние между парой было вполне досягаемым, а со звонком сократилось бы в тысячи раз. Однако общение не состоялось, и поэт стал ощущать пропасть размером с целую вселенную. В некоторых строчках стиха «Про это» Маяковский обозрит некую сцену с товарищами. Привычная для того времени ситуация, когда молодые люди собрались вместе отдохнуть, потанцевать и весело провести время. Поэт конкретизирует свое отрешение. Описывает, что боится встретить «ее». Но и «она» же может спасти автора от гибели. Владимир Владимирович резко берет себя в руки уже через несколько строк. Он размышляет о своей доле и сам себе говорит, что раз выстоял 7 лет, то и еще 200 может, не ожидая спасения.

Продолжим анализ. "Про это" Маяковского в начальной части объясняет, что речь идет о периоде с момента знакомства с Лилией Брик. Это были мучительные для мужчины годы, но для поэта время было богато вдохновляющими порывами. Поэтому, понимая свою зависимость, он готов стоять и 200 лет, ожидая свою любимую.

Часть 4. Бег

Противоречивый герой поэмы начинает бежать. Он видит человека на мосту, которому угрожает опасность. И без анализа очевидно, что это сам Маяковский, только несколькими годами ранее. Отсылка к прошлому, которое, видимо, было желание изменить. Далее на пути встречаются родные, которые также не слышат мольбы о спасении «двойника на мосту». Владимир Маяковский убеждается в примитивной любви своих близких и оставляет их. Поэма "Про это" Маяковского, анализ которой мы делаем, в данной части показала специалистам, что гротескная манера перетекает с одних образов на другие и пронизывает всю произведение. Но, таким образом, становится очевидно, что автор хочет показать свою возвышенную, не похожую на другие, любовь.

Часть 5. Страх

Путешествие подходит к концу, и время, кажется, перестало гнаться вслед за потоком мыслей поэта. Он оказывается на вершине горы, откуда видит людей, стоявших внизу. Они не понимают чистоты помыслов, да и то, что пишет он не ради денег. Толпа, будто лошади в шпорах, не видит ничего кругом, кроме рутины и быта. За это стреляют в автора из разного оружия. Страшно оказаться непонятым, страшно стать врагом.

Маяковскому присуще чувство нарциссизма, хотя он этого не признавал и не показывал. При анализе этого отрывка бросается в глаза возвышение автора над толпой. Отдаленно он напоминает Иисуса, которого распяли за его искреннее желание помогать людям и просвещать их, научить делать выводы и проводить анализ. Стих "Про это" Маяковский написал, тем не менее, подчеркивая свой атеизм и коммунизм.

Вера

Вроде бы и сгинул герой поэмы под пулями, но Маяковский продолжает рассуждать уже после всех событий своеобразным эпилогом. У души поэта остается искренняя надежда на будущие поколения: они смогут и захотят воскресить его и Лилю, чтобы они «наверстали недолюбленное». Он верит, что в будущем застанет настоящую любовь без границ и рамок, где вся Вселенная и есть масштаб любви.

И снова очевидный почерк - гротеск и футуризм - демонстрирует поэма "Про это" Владимира Маяковского. Анализ позволяет понять: поэт решился помечтать в конце и представить, что в будущем его и любимую воскресят для жизни в лучшем мире. Но почему не через год-два или не сразу? Владимир Владимирович предположил, что опередил свое время, и в будущем его единомышленников станет больше, а жизнь будет спокойнее. Чувства можно будет не прятать, забыть про шаблоны и с присущим Маяковскому напором ворваться с масштабом, с шумом и безграничной любовью к своей единственной Лиле.

Анализ поэмы Маяковского «Про это» стоит закончить строчками из данного произведения:

"Нынче недолюбленное

наверстаем

звездностью бесчисленных ночей.

Воскреси

хотя б за то,

ждал тебя,

откинул будничную чушь!

Воскреси меня

хотя б за это!

Воскреси -

свое дожить хочу!"

Поэма Маяковского "Хорошо!" посвящена подготовке и проведению Октябрьской революции, а также ее последующим достижениям. Поэма "Хорошо!" является произведением героическим, но важное место в ней заняла сатира. Маяковский сам оговаривает задачу своей поэмы:
С этою
книгою побыв,
из квартирного
мирка
шел опять
на плечах
пулеметной пальбы,
как штыком,
строкой
просверкав.
Слово "штык" не случайно возникает во вступлении к поэме. В намерение автора входит приравнять перо именно к штыку. И Маяковскому это удается. Так, передавая отдельные реплики фронтовиков, поэт рисует поли тиков Временного правительства как откровенных болтунов, обманывающих свой народ. Пудовые гири, висящие на шее народа - такое сравнение использует Маяковский, говоря о временщиках:
На шее
кучей
Гучковы,
черти,
Мать их за ноги!
Министры,
Родзянки...
Возглавляет "тюрьму-решето" Керенский. Самая характерная черта этого политика - склонность к политической демагогии и болтовне ("болтает сорокой радостной"). Для того, чтобы создать сатирический портрет премьера, поэт использует прием противопоставления того, каким хочет предстать перед публикой Керенский, с одной стороны, и того, что из себя представляет он на самом деле. Чтобы ярче передать этот контраст, Маяковский рисует радужную сцену, происходящую на Невском проспекте. Ее участниками являются "адъютантик, радостно щебечущий по поводу премьера, восторженные дамы и "дети-пузанчики", которые "кидают цветы и розанчики", чтобы украсить дорогу главному действующему лицу спектакля.
а вот и он:
В аплодисментном
плеске
премьер
проплывает
над
Невским.
Таков Керенский перед толпой. Совершенно иным он предстает тогда, когда в него пристально вглядывается Маяковский. Теперь он оказывается "вертлявым пострелом", раскинувшимся на кровати царицы с характерной бесцеремонностью, либо авантюристом-правителем, который "сам себя уверенно и быстро назначает - то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром". Перо Маяковского-сатирика беспощадно: Керенский подвергнут осмеянию за жестокость по отношению к участникам аграрных беспорядков, за предательство дела революции.
Интересно описание внешности Керенского. Поэт наделяет его "бо-нопартьими" глазами и рассказывает о нем стихами, воспроизводящими ритмику стихотворения Лермонтова "Воздушный корабль". Стихотворение это было в свое время посвящено Наполеону. Таким образом у читателя закрепляется связь образа Керенского с образом Наполеона, душителя французской революции. Концовка главы говорит об обреченности Временного правительства:
Пришит к истории,
пронумерован
и скреплен,
и его
рисуют -
и Бродский, и Репин.
Сказано метко и хлестко. В четвертой главе поэмы нарисованы те лидеры партий, которые поддерживали Керенского и были очарованы им, - П. Милюков и Е. Кускова. Маяковский создает комедийную ситуацию: Кускова влюблена в Керенского. Забавность происходящего состоит в том, что влюбленной является почтенная старушка с пожелтевшими волосами. Более того, поэт представляет дело так, будто на наших глазах происходит признание новоявленной Татьяны необычной няне, которой на этот раз оказывается усатый профессор. В итоге рождается литературная пародия на сцену из романа Пушкина "Евгений Онегин", для чего использован и аналогичный размер стиха.
Прием этот у Маяковского выполняет сатирическую задачу. Образующийся таким забавным способом союз всех сил, которые поддерживали Временное правительство в его борьбе с революцией, поистине смешон.
Вот некоторые формы сатиры, которые использоал Маяковский в своей поэме "Хорошо!". Она стоит в одном ряду с такими злободневными произведениями автора, как "Стихи о красной шапочке", "Окна РОСТА", "О дряни", "Прозаседавшиеся", разоблачающими истинных врагов молодой советской республики.

Поэма «Октябрь». Произведение о Милюкове и Кусковой. «25 октября 1917 года». Названия данному проекту предлагались разные, но смысл все равно один — поэма “Хорошо!” – это творение, пропитанное духом революции, ее болью и радостью обновления. С самых первых строчек мы видим, насколько резким стихом написано произведение, можем отметить его лозунговость. «Телеграммой лети, строфа!», — восклицает поэт. В каждой строчке-лесенке заключена своя идея. Попробуем разобраться, что к чему, в данном произведении В.В. Маяковского, одного из самых неоднозначных поэтов 20-го века.

Поэма “Хорошо!” была написана в 1927 году, фактически по свежим следам революции. Являясь программным произведением Владимира Маяковского, поэма наиболее ярко отразила в себе события революционного времени.

Поэт приветствует революцию и те перемены, которые она приносит с собой. Тем не менее, на всем протяжении текста явно заметен сатирический подтекст произведения. Например, в строчках «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время» явно имеется в виду Временное правительство, и отношение поэта к нему нелицеприятное.

Жанр, размер, направление

Жанр данного произведения можно определить, как поэтическая хроника. Иначе говоря, изображение реальных событий в хронологическом порядке.

Стихотворный размер поэмы определить достаточно трудно, поскольку многие фразы представляют собой звуки, междометия, обрывочные реплики, лозунги, рубленные фразы («Трах! тах!»; «у-у-у! Сила!»; «Ах!»; «готовы умереть мы за Эс Эс Эс Эр!»; «Пишут..из деревни…сожгли…у меня…библиотеку в усадьбе»; «Вверх-флаг!/Рвань-встань!/Враг-ляг!/День-дрянь» и др.). У Маяковского в целом преобладает акцентный стих.

Композиция

Произведение разделено на 19 глав, где события идут друг за другом, последовательно, заключая в себе лозунги поэта, его переживания, а также диалоги, восклицания, риторические вопросы.

Исторические личности в поэме выходят на первый план, голос автора становится менее важен.

Мы видим положительное отношение поэта к переменам, происходящим в стране, его радость и даже гордость за Россию («Землю, где воздух, как сладкий морс,/ бросишь и мчишь, колеся,- /но землю с которой вместе мерз,/ вовек разлюбить нельзя»).

Основные образы и их характеристики

Перед нами предстают реальные исторические лица, современники поэта, в том числе и собрат Маяковского по перу –А.А. Блок.

Ленин, Каменский, Каледин, Подвойский, Дзержинский, Красин, Войков и некоторые другие — вот реальные исторические лица, появляющиеся на страницах поэмы. Так или иначе, но некоторые из них изображаются несколько иронично – например, Милюков и Керенский.

Образ Александра Блока вводится в поэму преднамеренно. Прежде всего, потому, что данный поэт является автором поэмы «Двенадцать», также посвященной революционным событиям 1917-го года. Мы видим, как у Маяковского в поэме тонет «Россия Блока», с ее таинственностью, незнакомками, дымками севера. Это время перемен, время, когда некогда ждать чуда — нужно действовать самим и поднимать страну с колен. А это возможно сделать только сообща, сплотившись и объединив усилия народа.

Темы и проблемы

Исследователь А. Лежнев считает, что единственным настоящим фактом в поэме является взятие Зимнего дворца, а все остальное – это «разговоры «по поводу», остроты, лозунги». В то же самое время в статье В.А. Катаняна утверждается, что строфа, посвященная взятию Зимнего, накладывается на мотив песни о Степане Разине:

В данной поэме остро встает вопрос о буржуях и рабочем классе, о большевиках и Временном правительстве, о переходе к новому социалистическому строю. Голод солдат («за хлебными карточками стоят лесорубы») перемежается с раздольем богачей. Революция была призвана положить этому конец, вернуть народу то, что принадлежит ему по праву — его землю, а также объединить усилия, чтобы заключить перемирие со странами, с которыми шла война. Сделать всё возможное для того, чтобы Россия вновь стала процветающим и сильным государством. Темы, поднимаемые в данном произведении – это тема вооруженного восстания, тема распределения ресурсов, тема перехода к социалистическому строю государства, тема мира и свободы («За хлебом! За миром! За волей!»), тема культурного просвещения («Нет, я не за монархию с коронами, с орлами, НО для социализма нужен базис. Сначала демократия, потом парламент. Культура нужна. А мы-Азия-с!»). Автор говорит нам о том, что в ближайшем будущем Россию ждут великие перемены. Ей предстоит кардинальным образом перестроиться, стать сильным и независимым государством преодолеть проблемы, связанные с голодом, разрухой и истощением после Первой мировой войны. Каждый гражданин в отдельности, все люди вместе взятые должны отстаивать честь родной страны, вместе способствовать росту и становлению процветающего государства.

Идея

Главная идея поэмы — это то, что только пройдя через испытание, такие, как голод, военные потрясения, готовность погибнуть за идею государственности, способны дать мощный толчок к развитию страны и способствовать позитивным переменам.

Главное — это думать о народе, о чем нам и говорит В. Маяковский в поэме «Хорошо!». И именно поэтому большевики, придя к власти, приняли декрет «О мире», «Об армейских революционных комитетах» и «О земле». Только коллективное решение задач в интересах народа может способствовать улучшению ситуации в стране в целом, привести к ее процветанию.

Конечно, можно много говорить о том, что данную поэму заказали автору большевики. Но факт остается фактом — данное произведение представляет собой оду революции и показывает настоящих героев большевизма, ставших во главе становящегося социалистического государства.

Средства художественной выразительности

В поэме очень много окказионализмов. Так, например, фразы «штыки ощетинивши», «шаги саженьи», «город, в плакаты кадрованный», «по анфиладе, приветствиями оранной». Керенки перекликается с фамилией Керенский, а также сам Александр Федорович Керенский (министр-председатель Временного правительства) ассоциируется у Маяковского с царицей Александрой Федоровной («Быть Керенскому биту и ободрану!/Уж мы подымем с царёвой кровати/ эту самую Александру Федоровну»).

Встречаются неожиданные сравнения: «слухи-свиньи», «тучи-корабли».

Часто можно встретить имитацию разговорной речи, разговорных фраз («Мне скушно…», «три тыщи дней»), очень подробно передаются аббревиатуры («Эс Эс Эс Эр», «Веэсэнха»).

Для Маяковского Россия- «страна-подросток», а значит, ее ожидает пора взросления и долгих лет жизни («Лет до ста расти нам без старости»). Молодая республика только начинает строиться и дыбиться, расти и развиваться, засеиваться и улучшаться, а значит, всё действительно будет хорошо.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

6 591 0

Владимир Маяковский по праву считается одним из самых патриотичных русских поэтов первой половины 20 века. Несмотря на то, что в своих произведениях он нередко подвергал критике различные общественные явления, в его творчестве очень отчетливо прослеживается гордость за то, что ему довелось родиться и жить в России, став свидетелем революционных перемен, которые автор считал прогрессивными. В 1927 году, накануне 10-летия Великой Октябрьской революции, поэт написал поэму , которая впоследствии стала символом эпохи. По сути, это произведение является поэтическим экскурсом в историю, недавние события которой представил в характерной для него беспристрастной и несколько грубоватой манере. Тем не менее, поэма «Хорошо!» стала ключевым произведением в творчестве поэта и, вероятнее всего, уберегла несдержанного и резкого в своих суждениях автора от репрессий, которым подверглись многие его собраться по перу.

Поэма включает в себя 19 частей, каждая из которых посвящена определенным революционным событиям. Шаг за шагом Маяковский воссоздает картину прошлого, словно бы желая оставить потомкам объективные заметки о том периоде истории, который впоследствии будет неоднократно переписываться и искажаться. Трудно судить о том, предвидел ли сам поэт подобное развитие событий. Но факт остается фактом – в поэме «Хорошо!», не лишенной, впрочем, бравды и восхвалений советской власти, Маяковский в хронологическом порядки изложил, как именно свершилась революция, и даже подвел первые итоги тем изменениям, которые за 10 лет произошли в строящемся социалистическом обществе.

Начинается поэма с главы, которая посвящена Первой мировой войне. Россия разорена и обескровлена, поэтому из окопов несутся возгласы солдат: «Кончай войну! Довольно! Будет!». И на их фоне звучат первые призывы к свержению царя, который, по мнению рабочих и крестьян, повинен в этой никому не нужной бойне. Однако передача власти в руки временного правительства лишь усугубляет проблему. С присущей откровенностью и резкостью Маяковский отмечет: «Мать их за ноги! Власть к богатым рыло воротит – чего ж подчиняться ей?!». Войне поэт противопоставляет безмятежность и сытость Петербурга, который в эти непростые дни живет своей привычной жизнью. Ходят трамваи, на улицах нередко можно встретить дорогие автомобили министров и миллионеров, а в кулуарах ведутся бесконечные споры о будущем России. И в это светское великолепие вторгается «Ленин, который смуту сеет». Его появление воспринимается как эпидемия, от которой срочно нужно лечить «матушку-Рассею» при помощи касторки. Однако рабочие и крестьяне уже готовы изменить историю, они «дошли, штыком домерцав, как будто руки сошлись на горле, холеном горле дворца».

Последующие события развивались стремительно, и Маяковскому удалось своим характерным рубленым слогом вместить в несколько емких фраз побег Керенского, залп «Авроры», штурм Зимнего дворца и провозглашение новой власти сперва в Петербурге, а после и по всей стране.

О том, какими были первые годы советской власти, поэт вспоминает со сдержанной иронией, отмечая «холод сильный», «свободный труд свободно собравшихся людей» и удивительную веру в то, что в эти непростые дни строится по настоящему счастливое, новое общество. Впоследствии поэт будет неоднократно подшучивать над советским строем, указывая на его многочисленные недостатки. Однако глубоко в душе Маяковский убежден, что в России действительно создан «большевистский рай», и «страна-подросток» является эталоном для подражания, а жизнь в ней – «прекрасна и удивительна».

Похожие статьи